ПРИПАДОШНЫЕ И НЕМОШНЫЕ

В каком году это было – не знаю, да и знать не хочу. Деревня наша, как помнится, разваливалась на глазах, молодёжь вся повыехала на заработки, и зверьё уже ощетинилось в ближних лесах, с надеждой высматривая в округе не только обленившегося зайца, но от старости заснувшегося старца, копающего свой огород.

Мне тогда было под восемьдесят, я носил окладистую бороду до плеч, тёр на тёрке морковку и молился на ночь. Звали меня Василием, жена давно ушла к молодому Игнатьеву, согрешила с ним, и уехала жить в город. Хорошо, что хоть детей к тому времени мы не нажили.

Прошло время, и в деревне осталось только трое: юродивый припадошный Максим, я и старец Макакий. Максиму было за тридцать, преимущественно постоянно он ползал на четвереньках, орал в голос псалмы и ел траву.

Старец же был настолько стар, что тело его иссохлось и одряблые члены свисали то тут, то там; ходил он пошатываясь, не мог закрыть рот, и я боялся, что однажды его унесёт ветром в какие-нибудь неизвестные края, где он умрёт на чужбине, тоскуя и плача, страдая и матерясь.

— Максимка, — часто обращался я к юродивому, — встань с колен и пойди, вспаши землю – хлеб посеем. Силища-то в тебе богатырская!
— Сила моя в правде, а правды на земле нет, посему я таскаюсь по панцирю ея, ползая и скуля как червь немощный! – обычно восклицал Максим, творя в воздухе крестное знамение.

— Ладно, гад, пойду морковь потру, – говорил я и уходил тереть. Должен же я был хоть что-нибудь есть, паки не издохнуть как пёс. Чем питался старец Макакий до сих пор остаётся неизвестным.