Юбилейные дни

Как ни казалось, что вокруг ночь, всё-таки из-за закрытых штор проявилось еле заметное утро. В кухне царил бардак: на столе стоял огромный запачканный чан, в нем подсыхали горемычные остатки картофельного рагу, рядом с чаном высилась стылая вавилонская кучка из погрызенных костей. Вчера гости ели барана, пили домашнее вино, играли в кости, напоследок танцевали, а в итоге так и попадали кто куда.

Виталик упал в угол кухни у самой батареи, тут же привалилась распухшими боками зрелая женщина Галина, – во сне из-за съеденного и выпитого она дышала тяжело, рот её был открыт, руки раскинуты словно для объятий. Гости спали, дышали, храпели, кто-то стонал в забытьи, играло радио, ветер за окнами драл берёзу. Наступила русская осень – всегда так непохожая на другие осеня в иных странах.

Вот взять даже венгерского колхозника с заплатками на коленках. Как проходит его участь в столь бессмысленном для русского понимания краю? Встанет он утром, трезвый, пустой и безжизненный, повыше подтянет штанцы, обуется в свои столетние лапти, завяжет под подбородком свою драную из дерматина венгерскую ушанку, потеплей завяжется в одеяло – и выползет на свет Божий, он пойдет за дровами, чтобы запалить огонь в очаге, в котором вечно висит котелок его предков, в этом котелке испокон веков все его венгерские прадедушки и дедушки варили себе кашу из перистого ковыля.

Побродит бедолага по пустым полям пару часов, нарвет – назовем этого колхозника Дьёзё Мария Лошонци – себе вкусного ковыля, принесёт охапку в дом, похожий на землянку, запалит стружку огонька под котелком в очаге и будет до вечера ждать, чтобы сварилась долгожданная каша, которую наш человек и есть бы не стал.

Что нашему человеку нужно? – и не важно, какой сегодня день недели. Он может даже для наглядности порвать в запальчивости на мелкие кусочки настенный домостройный календарь, сославшись на депрессию. Депрессия, в принципе, это иностранное словечко, по-русски депрессия переводится как «тоска». А когда наш человек тоскует, так у него начинается в противовес тоске праздник. Или «запой». Уже с утра, в понедельник, вместо того чтобы идти на работу, человек аккуратно режет на тарелочку солёную селёдочку, потом посыпает её репчатым луком, обливает вонючим маслом, варит картошку «в мундире», нарезает черного хлеба, потом звонит на работу и «берёт» административный день. Начальник на другом конце провода возмущается, не понимает. Но наш человек говорит, что он уехал по семейным обстоятельствам в Краснознаменск и ещё «так получилось, войдите же в моё положение». Потом человек кладёт телефонную трубку и идёт на кухню. Там его ждёт (как он считает) припасенная на «такой случай» бутылочка с беленькой…

Когда он выпивает первый граненый стакан, мир вокруг и вообще окружающая среда меняются не сразу. Всё остаётся на месте, и только жирные куски селёдки с отчаянием смотрят на отдыхающего, а отдыхающий сидит, не шелохнувшись, он затаился. И вот волна наслаждения нахлынывает на него, среда всколыхивается, шкаф напротив улыбается и даже вроде как учтиво кланяется. В окне пролетит голубь и помашет крылом. Именно в такой момент человек берет в руку веселую вилку и накалывает на неё первый кус селёдки. Хлебный мякиш перемалывается настырными зубами, лучок хрустит точно первый снег под сапогом. Человек встает, довольный и праздничный, он не спеша идёт к балкону, открывает балкон, и сразу ветер в грудину бросает осенний хлад, человек ловко выдергивает из мягкой смятой пачки вкусную сигаретину, он нюхает её перед тем как закурить, и так наступает утро понедельника, и это вам не венгерский сюжет для кино.

Кино любит драму, любит события и ворох приключений. Что может дать нам венгерский быт для киноосвещения? Ковыль давно прожёван, лучина прогорела, в селе наступила ночь, тихо в селе и дико. Колхозник поглубже зарылся в своё ветхое одеяло-костюм, он не спит, он дрожит от страха и холода. В этом году правительство не закупило у русских газа, у тех самых, у которых чаще всего понедельник, да и все дни недели – сплошные юбилейные дни. Дни беззаботной радости, танцев и шманцев. Вот так.