Голодовка

Ну, вот и опять начались сильно тревожные дни. Мы никуда не ходили, в основном пили чай до боли в глотках и ели сухие засохшие ананасы, которые год назад нам привёз дядя-мореход из Сан-Диего.

Ходили слухи, что ананасы он закупил не конкретно на границе с Мексикой, а приобрёл у добрых индейцев в местечке Айдахо. Говорят, местечко это – ещё то местечко, но сие никак не влияет на наше местоположение и народонаселение.

Три дня мы не выходили наружу, доедая остатки скудных припасов и вот, наконец-то, и они закончились. Что было делать нам, бедным жителям семиэтажного малинового домика, свисающего с обрыва прямо над рекой Гвадалахарой?

На четвертый день было принято решение начать трудную, но такую важную голодовку, так как выходить наружу никто из нас не решался. Ян, и Абрам, и Иван легли на расстеленные в ногах тюки, а я, самый стойкий из всех, разделся до пупка и брил себе до вечера высохший живот. А ведь когда-то он был развесистый и жирный, он всегда так горделиво выпирал и проходящие мимо дамы с восхищением и завистью глядели на него, как на нечто солидное и увесистое, чего у них никогда не было.

На седьмой день голодовки в дверь ворвалась Марина Анатольевна и радостным голосом прокричала: «Вставайте, интеллигенты очкастые, я пришла вас выручать! Смотрите, что у меня есть…» Но она не докончила фразу, судорожно взглянув на наши безжизненные тощие тушки, уже прилично свалявшиеся и завонявшие от времени. Ясное дело, что мы умерли за дело. Точнее, я ещё был жив и просил поднести мне принесённое ею прямо к поросшему мхом моему лицу.

Марина Анатольевна выполнила это важное поручение, и когда я с трудом открыл слипшиеся от грязи и страданий глаза, то смутно узрел в подношении настоящую, вкусно пахнущую Прагой краковскую колбасу.